Русский репортер: Томск - самый изобретательский город России

Нехитрый секрет того, как стать международной элитой, не выезжая из родного города, демонстрирует томское научное сообщество. Просто нужно делать то же, что и весь остальной мир, только лучше
В Томске изобретают все. Если вы едете в такси, не верьте глазам: это не таксист, это конструктор-самоучка, а под капотом сгорает смесь с двадцатью присадками, на каждую из которых у него патент. Если селитесь в гос­тинице, ждите - за утренним кофе владелец расскажет о селекции тонкорунных овец в Новой Зеландии и что к этим овцам он давно присматривается. Если вы надеетесь спастись в пивной «У Крюгера», вы глупец: сосед за столиком лишь мимикрирует под выпивоху - вы и полбанки не примете, как будете спорить о пивных дрожжах, их штаммах, составе сред и недопустимых мутациях.

Стратегический бинт

- Здесь очень хорошее образование в университетах. В городе 500 тысяч жителей и 100 тысяч студентов, - говорит Сергей Псахье, директор Института физики прочности и материаловедения, он же руководитель Томского научного центра СО РАН, куда входят семь институтов Академгородка. - В 94-м я работал профессором в США, но решил вернуться, чтобы дети получили хорошее образование.

Томск - самый изобретательский город России. Конечно, по общему количеству выбрасываемых в мир технологий с большим отрывом победит Москва. Но если мы возьмем, к примеру, данные Росстата о доле организаций, которые занимаются исследованиями и разработками, то Томск опередит и Москву, и Питер, и все прочие регионы России.

Или другой пример - рейтинг инновационных регионов, который составляют фонд «Петербургская политика», РБК и РАНХ. По итогам 2011 года Томская область заняла первое место (Санкт-Петербург на седьмом, Москва на восьмом). Точно так же в исследовании Фонда содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере Томск получил первое место по результатам своей работы в 2010 году.

Так что этот сибирский город мы выбрали сознательно - посмотреть, как живут изобретатели в наше непростое время. Наметили пять компаний разного уровня и профиля и приехали. Первым в списке шел как раз институт, возглавляемый Сергеем Псахье, - здесь придумали какие-то чудесные бинты с бактерицидным нанопокрытием.

- Началось с того, что я посмотрел по телевизору передачу канала National Geographic про канадскую фирму, которая продает по всему миру личинки мух, выедающих некрозный слой из трофических язв. Неприятное зрелище. А у нас в разработке тогда уже был материал-абсорбент для водяных фильтров. Я пришел на следующий день в институт, говорю: «Давайте попробуем его применить в медицине». Очень скоро провели эксперимент. СибГУ прислал нам золотистый стафилококк, взяли чашку Петри с этой бактерией, положили туда наш материал. Через три дня получили стерильный раствор.

Томский нанопорошок действует не на биологию, а на физику: оболочки бактерий в вод­ных средах заряжены отрицательно, порошок - положительно. В итоге микробы намер­тво прилипают к бинту, рана стерилизуется. Отвратительные личинки не нужны.

Мы двигаемся по коридору лабораторного корпуса. За закрытой дверью кто-то слушает шансон, идем дальше - на звуки то ли ударов железом о железо, то ли стрельбы разрывными пулями в броню.

- Вот этот участок - это полторы тонны порошка в год. Взгляните...

Ду-дух! - сразу же оглушает нас из небольшой комнаты, целиком занятой агрегатом с какими-то трубками и емкостями. Не скажу, на что похоже - большое, железное, сложно сконструированное. Внутрь устройства в атмо­сферу аргона протягивают вольфрамовую проволоку, подают сильнейший ток - проволока, взрываясь, рассыпается в пыль. Пробирка с таким порошком тяжеленькая, внутри что-то темно-серое. Потом это вольфрамовое нечто еще как-то обработают, смешают с другими компонентами, и получается то самое нанопокрытие для бинтов.

- Врачи говорят, что он действует как пенициллин в 50-е годы, - говорит Псахье. - Даже газовую гангрену можно вылечить. Был у нас жуткий случай, когда она возникла в паховой области и человек был обречен. Так вот, несмотря на то что это материал для поверхности, решили попробовать: вскрыли, забили внутрь - и через две недели человека выписали.

Любой сотрудник, связанный с разработкой этих бинтов, имеет в запасе такую историю. А еще все здесь пробовали их на себе: кто-то ожоги лечил, кто-то царапины...

- Как собираетесь на рынок выходить? - спрашиваю.

- Задача в том, чтобы этот материал был в каждом городе и каждой деревне. Не в России - в мире. Это важно не только с коммерческой точки зрения, но и как позиционирование нашей страны, - отвечает директор. - Принципиальных проблем я не вижу. Возьмите, например, Словению: небольшая страна, два миллиона жителей - и две крупные фармацевтические компании! Почему мы не можем сделать? Конкуренции ведь нет. Уже сейчас интересуются в той же Словении, Корее, Японии.

- Не боитесь чиновников? - задаю я вопрос, который довольно часто поднимается в прессе. - Что не дадут вырасти, что все отнимут люди в погонах, что за все взятки требуют...

- Тут выход один - иметь заведомо сильный проект. Непробиваемый. На одном конгрессе я министру Фурсенко сказал, что если проект не пройдет, то я подниму шум в прессе, и пусть мне докажут, почему другой лучше.

Мы еще много о чем поговорили: о том, что институту польза от изобретенных технологий только в том, что на разработку получаешь грант, а владельцем патента становится государство, и впоследствии деньги идут мимо. О том, что «там» все устроено иначе: в США, например, в университетах есть специальные отделы, куда ты приходишь с идеей, а уходишь с компанией-спонсором и получаешь затем 20% от реализации. Сошлись на том, что изменения в законы нужно внести совсем косметические - и схема заработает и у нас.

Потом поговорили об утечке мозгов, и оказалось, что нет ее: «Если раньше была проблема, как задержать, то сегодня - как отправить за границу сотрудника, когда он не хочет отрываться от семьи дольше чем на месяц». Затем еще о зарплатах: научный сотрудник в институте получает в среднем около 40 тысяч; кандидат - 35, доктор - около 60...

Вообще-то Псахье землетрясениями занимается: моделирует их на байкальском льду, а также пробует предотвращать большие землетрясения, искусственно вызывая мелкие. А вы говорите - бинты!

Трехмерность без очков

Здание особой экономической зоны возвышается посреди стройки-пустыря, как стеклянный корабль. Выглядит могуче, современно и как-то еще не вросшим в старый город. Попытка объединить изобретателей - сибирский ответ «Сколково».

Томская наука всегда была нацелена на приложение результатов. В советские времена она работала на ВПК, и город был закрыт для международных контактов. Потом ВПК рухнул, наука в Томске впала в коматозное состояние, но как-то выжила. Говорят, за счет того, что здесь нет разрыва между университетами и институтами: все студенты работают в институтах, а научные сотрудники, наоборот, преподают в университетах. Да еще появилось то, чего в советское время не было, - международная интеграция. Вот, например, компанию, куда мы идем сквозь хорошо кондиционированный воздух здания-корабля, назвали так, чтобы и мысли о ее российском происхождении не возникало: Triaxes Vision, что означает «трехмерное видение».

- Мы совершаем революцию в телевидении, - говорит ее руководитель Алексей Поляков. - Что сейчас подразумевается под 3D? Очки. Мы же разрабатываем технологию перевода всего, снятого для просмотра с очками, для просмотра без очков. Вот, смотрите!

Алексей по-лекторски, не глядя на экран, включает большую панель «Филипс», и на меня выскакивают синекожие гуманоиды из «Аватара». Качество приличное, но стоять нужно по центру на определенном расстоянии, иначе появляются смазанные слепые зоны. Это прототип.

- К яркости и цвету мы добавляем еще один тип информации - глубину, - поясняет изобретатель и переключает картинку так, что на экране появляется этот самый третий тип информации, а первые два исчезают. В результате я вижу, как в телевизоре мечутся тени разной степени серости.

Как мне объяснили, эта серость и дает представление об удаленности от наблюдателя. Программа моделирует ту работу, которую проделывает мозг: то, что дальше - более темное, что ближе - светлое. Чтобы смотреть фильмы по этой технологии, нужны три вещи: специальный микролинзовый дисплей, приставка с программным обеспечением и собст­венно фильм, обработанный под эту задачу.

Алексей по образованию инженер-системо­техник, кроме того, он преподавал компьютерную графику, написал несколько книжек на эту тему, защитил кандидатскую. А потом познакомился с живущим в Томске изобретателем Владимиром Семеновым. Знаете, есть такие люди со множеством патентов в самых разных областях. Вот и у Семенова - от биологически активных кормовых добавок до каких-нибудь плазменных выжигателей. И объемной фотографией он тоже интересовался - тогда, в 90-е, ее еще делали аналоговым способом, помните 3D-календарики?

Поляков в начале века уже нынешнего написал программу для шифрования объема на компьютере, сделал пакет приложений и основал компанию.

- Был момент в 2009-м, когда мне пришлось продать свой автомобиль, чтобы заплатить людям зарплату, - вспоминает Алексей. - А сейчас ребята сами автомобили покупают. У нас пять программистов, все томские, самому старшему еще тридцати нет.

- А вам сколько лет? - спрашиваю.

- А мне уже... ммм... тридцать восемь. Иногда я забываю, и приходится считать.

В том самом 2009-м, когда Полякову пришлось продать машину, команда показала первую презентацию созданного с нуля программного обеспечения трехмерного видео без очков. Теперь она уже устраивает 3D-теле­мосты с Лондоном и верит в светлое коммерческое будущее. По оценкам ведущих производителей, до распространения объемного телевидения без очков осталось примерно четыре года.

- Если завтра придет Sony, например, и скажет, что хочет купить разработку?

- Это вероятный сценарий. Будем думать. Это ведь глобальный процесс - не имеет значения, где вы физически находитесь.

Пожарный патент № 2275951

В аудитории с основательной мебелью, при виде которой вспоминаются профес­сорские шапочки и слово «студиозус», нас встречает Василий Лотов, профессор ка­федры технологии силикатов и наноматериалов Томского политехнического университета:

- Приятно большие столы иметь, правда? Мы оставили и их, и шкафы. Выпускники приезжают и говорят: вот, это наше...

Технологический институт, как расска­зывают, был открыт в Томске благодаря министру финансов Сергею Витте. В конце XIX века он специальным указом отправил в Томск деньги, которые предназначались на строительство броненосца.

Сюда мы пришли, чтобы посмотреть революционный метод тушения пожаров жидким стеклом. Эксперимент выглядит так: Лотов берет две реечки, одну из которых обмакивает в раствор жидкого стекла. Затем по очереди засовывает их в электрическую печь с температурой 700 градусов. Первая моментально вспыхивает, вторая на наших глазах пузырится вспухающей твердой пеной.

- Вот, собственно, что происходит с жидким стеклом, если оно попадает в очаг пожара, - объясняет Лотов. - Вода испаряется, стекло сначала остается пленкой, а при большой температуре дает такую пену.

Жидкое стекло достаточно обычная вещь - его, например, добавляют в стиральные порошки, на его основе делают канцелярский клей. И химия здесь простая: нужны кварцевый песок и сода. Получают силикат натрия, который нужно развести в воде - и вперед. Туши пожары.

- Один из соавторов нашего патента, Алексей Смирнов, донимал меня этим: давай придумаем, как тушить нефтяные разливы, - рассказывает Лотов. - Ну, я и придумал. Патент нам выдали в 2006-м, дали премию 15 тысяч рублей.

- А дальше?

- А дальше все. Пожарные говорят: «Нам воды не хватает, а вы со своим стеклом. Жидкое стекло дорогое». Я им: «Не дороже пожара». Эта разработка лежала бы еще двадцать лет, но про нее рассказал прессе наш проректор по научной работе. И пошел шум. А когда начались пожары в Центральной России, мы отправили письмо президенту, получили ответ, что его отдали на экспертизу. Передали в НИИ МЧС. И тихо.

Но может быть, не все так плохо. Как раз перед нами к Лотову приехали газовики из Нового Уренгоя. Скважину, как известно, тушить очень сложно, вот и хотят попробовать новым способом. Предполагается, что жидкое стекло стечет вглубь, где образует пробку.

- Но, конечно, нужно элементарный эксперимент сначала поставить! - убеждает Лотов. - Взять сруб, накидать туда дров, чтобы получился высокотемпературный пожар. Мы в сентябре испытывали с МЧС, но нужной температуры не получили. Цена жидкого стекла - восемь-десять тысяч рублей за тонну. Но расход этого средства примерно в пять раз меньше, чем бесплатной воды. Одна пожарная машина справляется там, где нужно пять машин.

На самом деле технолог Лотов разрабатывает бетоны, покрытия, конструкционные материалы. Организовывал в Томске завод по производству пеностекла - прекрасный теплоизоляционный материал, лучше керамзита, говорит.

- У нас в университете очень много патентов, на этом ведь можно зарабатывать.

Антисоветская медицина

В двух шагах от центральной площади Томска находится улица Советская с деревянными домами. Едет трамвайчик, играют щенки, на завалинке сидит компания молодых людей, мужик рубит дрова и уже нарубил изрядную поленницу. Во дворах без признаков асфальта стоят разнокалиберные авто - от дорогих джипов до отечественных убитых «шестерок».

Если Томск - город изобретателей, отчего бы не попробовать использовать то, что уже изобретено, например, положить на улице асфальт? Этот вопрос я задавал всем, с кем общался, - только руками разводят.

Советская деревня тянется параллельно центральному проспекту Ленина, где сосредоточено шесть университетов. Мы как раз направляемся в клиническую больницу университета медицинского. Там испытывают те самые бинты с нанопокрытием.

Перевязочная. На столике разложены инструменты, среди которых инородным телом выделяется раскрытый пакет с шариками ватных тампонов. Пациент на кушетке, лицо скрыто за ширмой. Палец у него в чем-то желтом.

- Вот сама повязка, после удаления ногтевой пластины было кровотечение. Одно из свойств повязки - останавливать кровь, - говорит Игорь Поярков, заведующий хирургическим отделением. Ему тридцать лет, и все в его семье всегда были медиками: отец - профессор, бывший хирург, брат - хирург, мама - акушер-гинеколог. Только жена не врач, чиновник, и дочка по возрасту хирургом стать пока не успела: три годика всего. В больнице у заведующего отделением маленький каби­нетик-закуток, явно вырезанный из площади коридора.

- Пойдемте поговорим с профессором, - говорит Поярков, и мы поднимаемся в кабинет к Николаю Мерзликину, заведующему кафед­рой хирургических болезней педиатрического факультета СибГМУ, одному из специалистов с мировым именем по операциям на печени.

Оба хирурга в белых шапочках, в халатах. Как они выглядят без униформы, не очень понятно, кроме того, сразу чувствуешь себя пациентом и готовишься отвечать, что «вот здесь не болит, температура нормальная».

- Отечественных хороших повязок у нас нет, - говорит Мерзликин. - Есть импортные, но они дорогие. И вот мы получили предложение от Сергея Григорьевича Псахье испытать материал. У нас есть гнойное отделение на тридцать коек, и им было интересно посмотреть действие на тяжелых больных.

- Считается, что врачи консервативны, а вы так вот легко взяли и испытываете!

- К нам часто приходят с разными препаратами. Я помню, когда начинался гербалайф, они все ходили ко мне: «Давайте попробуем». Попробовали - никакого эффекта. Ну и что я буду его рекомендовать? У нас три больших программы с фармацевтическими фирмами, но все они заграничные. И вот первое предложение от наших разработчиков.

Врачи говорят, что антисептический эффект получили сразу, но потом стали обнаруживаться и другие свойства повязок.

- Когда мы делаем резекцию печени, ее поверхность как бы плачет кровью, - говорит Мерзликин. - И мы попробовали нашу повязку, приложили на две минуты и остановили кровь. Думали, случайность, проверили - все правда.

- А причина?

- Непонятно. У нас в медицине много такого, что мы не можем объяснить.

В общем, мне про эту повязку врачи много еще рассказывали: и про ожоги, и про специальные шарики, которые при эндохирургических операциях внутрь больному заталкивают, и про стоматологию.

Потом мы как-то плавно перешли к тому, что вряд ли доживем до такой медицины, как в Германии, что все реформы приводят только к ухудшению, что иглы ломаются в соответствии с 94-м законом о госзакупках, что Голиковой нечего делать в министрах, а Рошаль молодец, но его не слышат.

- Говорят, у врачей происходит эмоциональное выгорание.

- Я старый профессор, - отвечает на это Мерзликин, - и никакого выгорания не чувствую. У меня есть репутация, и, честно говоря, мне просто интересно в этом участвовать.

- А я ученик старого профессора, - добавляет Поярков. - И на этой кафедре есть такое выражение: «Я не люблю двух вещей: когда врут и когда не любят больных».

Международная картошка

- Сейчас мы ее разрежем, и вот... видите? Фиолетовая! - говорит Сергей Красников, заведующий сектором селекции картофеля в Нарымском отделе селекции и семеноводства.

Он показывает нам цветной картофель - натурально, внутри не белый, а фиолетовый. Говорит, еще красный бывает, розовый и ярко-желтый.

Мы беседуем в трехэтажном домике научного корпуса в городе Колпашево. Из Томска сюда добираться четыре-пять часов, причем нужно переправляться через Обь на пароме или зимой по льду. Нормальный городок. Только далеко очень, за это время до Новосибирска доехать можно.

На стене в кабинете много интересного. Например, большая инструкция «Дегустация клубней картофеля» - как комиссии из пяти человек правильно оценить сорт по вкусу. Без этого на государственные сортоиспытания картошку не отдают. Еще на стене названия местных сортов: «Томич», «Матушка», «Юбиляр», «Антонина», «Памяти Рогачева».

- Первые клубни мне подарил кореец Лим Хак Тай, профессор национального университета, который выставлял свои сорта на конгрессе в Москве в 2007 году. Он никому их не давал, а мне дал два клубенька. И потом я еще набрал ягод от самоопыления, тоже посеял. По вкусу, скажу так, пока есть горчинка - опасаюсь, что свой сорт может не получиться.

Красников говорит, что, скажем, в Голландии только по культуре картофеля выпускается 12 журналов, а у нас в России один: «Картофель и овощи». Про немецкую автоматику, которой у нас нет, и нужно идти с буром в поле, чтобы определить количество питательных элементов в почве. Про биохимическую лабораторию, которая была, но теперь ее тоже нет, и все тесты нужно делать не здесь. Про то, что «мы две, ну, пять тысяч сеянцев можем проработать, а в США или Германии уже до ста тысяч».

- В последние годы, конечно, что-то просмат­ривается, - говорит Красников. - Технику обновили, зарплаты стали получать. Деньги все равно маленькие. Я вот вместе с кандидатской надбавкой получаю на руки 16-18 тысяч. Держу небольшой огородик, строю дом. А другим бизнесом заниматься некогда - ни в лес сходить, ни на рыбалку. Сейчас хоть лаборант есть, а когда один крутился, даже, помню, полевой журнал оформить толком было некогда.

Нет, не подумайте, что он один на станции работает. Есть и механизаторы, и научный состав. Ведь это только в школьных учебниках процесс селекции выглядит просто: скрестили - отобрали лучшее. В реальности селекция - очень формализованная наука: множество типов испытаний, которые занимают годы, пока сорт не выйдет на рынок. Цифры и цифры: глубина борозды, устойчивость к вредителям, крахмал, вкус, урожайность... Как они вообще умудряются что-то выводить по стольким параметрам, не понимаю.

За использование сорта институту положено роялти - отчисления от использования. Между прочим, и авторство довольно строго оформляется. Впрочем, Красников говорит, что с отчислениями по картофелю у нас неважно, не так, как работает налаженная сис­тема по зерновым. Потом опять о цветной картошке:

- По идее, ее можно есть сырой, как морковку или яблоки. Цвет получается за счет антоцианов, природных красителей. И в литературе говорится, что чем интенсивнее окраска, тем больше антиоксидантные свойства. А через год после того конгресса я в интернете прочел статью сотрудника Бурятского института, где этот картофель рекомендовали для диабетиков. Пошел слух. Диабетиков много, ко мне ходят, просят: «Дай хоть два клубенька», но я пока не проверял эти свойства, да и семенного материала немного.

Как положено, спрашиваю про трансгенные растения.

- Мечта у меня есть завезти их сюда. Но пока не пробовали. Да и население боится, - с сожалением отвечает Красников.

Думаю, завезет. Я заметил такую общую особенность всех томских исследователей: они интегрированы не в российскую научную жизнь, а в международную. Это, собственно, и есть международная надгосударственная элита. Мимо зарплат и противоестественных российских законов, административных ресурсов и бизнес-войн. Что-то такое прогрессорское, из братьев Стругацких.

А картофель я пробовал. Сырым. На вкус - как несладкое яблоко. Поэтому Красников и говорит:

- Хочется улучшить!

[ НовоТомск ]